Январь 2012г. №215

Она выбрала вечность

Лея Алон (Гринберг), Иерусалим

Аллея Праведников  в музее "Яд ва-Шем" начинается снизу, от больших черных ворот, вводящих тебя в мир трагедии и скорби, и поднимается вверх, устремляясь к вершине холма. И ты  поднимаешься вместе с ней, совершая восхождение.

Деревья на Аллее шумят листвой,  у одних  широкие стволы и пышные кроны, другие только-только пошли в рост, их стебель тонок  и беззащитен, но первые листочки тянутся вверх, к солнцу. Тёплое оно, дерево, приложи голову и почувствуешь, как соки жизни струятся по его телу, а крона шепчет тебе что-то...

Потому и сказано в Торе, в  Книге "Дварим":  "Человек подобен дереву на ниве". Так же, как человек, дерево рождается и умирает: иногда падает, подрубленное под корень, прожив совсем недолго,  иногда огонь сжигает его в одночасье, оставив только горстку пепла. И если не погиб корень - вырастет молодая поросль,  ну а если сгорел вместе с деревом - тогда и памяти о нём не останется под  небом...Будто не было его на свете, будто не цвело, радуя  глаз листвой и одаривая плодами...

Сколько на Аллее  деревьев, сколько имён, сколько человеческих судеб...Каждое дерево в честь кого-то посажено, напоминая нам о тех, кто рисковал жизнью,чтобы спасти гонимого, затравленного, преследуемого еврея. Должно быть, какое-то  дерево хранит память о монахине матери Марии. В этой длинной, ползущей вверх цепочке, они похожи друг на друга. Их кроны одинаково тянутся к солнцу, их шёпот сливается в единую мелодию, и порыв ветра они тоже встречают вместе.

Праведники - всегда в одиночестве. И на ветру они стоят  порознь, как одинокое дерево в поле. И удары судьбы  принимают в одиночку. И страх к каждому подкрадывается  по-своему, и опасность подстерегает по-разному. И только одно у них общее: сострадание к человеку. Мы называем их высоким словом "праведник," вложив в него особый смысл.  Ивритское "цадик" от "цедек"- справедливость, праведность.

Мать Мария... Она шла к этому имени всю жизнь. С ним она приняла смерть в газовой камере Равенсбрюка в марте 1945 года - за два месяца до конца войны..  Под этим своим последним именем она осталась в людской памяти.  Подобно тому, как  полотно художника  хранит следы  поиска, так за внешним рисунком жизни Елизаветы Юрьевны Пиленко, проступает её путь к своему истинному земному  предназначению.

Гимназистке Лизаньке, юной талантливой  поэтессе, вошедшей в круг литературно-художественной элиты Петербурга,  влюблённой в поэзию, посвятил  Александр Блок свои строки:

Такая живая, такая красивая,
Но такая измученная,
Говорите всё о печальном,
Думаете о смерти...

Чутьём поэта уловил  Блок встревоженный мир её души, в котором  жило  предчуствие тяжёлых испытаний,  потерь, и страшного конца своего  земного  пути. Тогда, когда они познакомились, её жизненная стезя только начиналась. Впереди было раннее и короткое замужество  с юристом Кузьминым-Караваевым. Под именем Елизавета Кузьмина-Караваева она вошла в литературу, оно осталось на одной из лучших её книг "Встречи с Блоком". Позже  у неё будет ещё одно имя: Елизавета Юрьевна Скобцова: по мужу – писателю и журналисту Даниилу Скобцову. Но её суть, её земное предназначение, несло имя "мать Мария".

Её жизнь была тяжела и трагична. Эмиграция, после которой семья осела  в Париже. Нищенское существование  и нелёгкий  труд были лишь прелюдией к первому большому горю: смерти младшей дочери, двухлетней Насти. Пройдёт десять лет и не станет старшей, двадцатитрёхлетней Гаяны, за год до этого вернувшейся в Россию. И невольно вспоминается Иов, искавший ответ на вопрос о страдании. Но Иов, потеряв детей, вновь обрёл радость отцовства - был вознаграждён новой порослью, а мать Мария ушла из этого мира на пике страданий...

Понять её приход к монашеству можно, лишь  зная её внутреннее "я", мир, который  она открывала в стихах, статьях, посвященных религиозным исканиям, в рисунках. Она была щедро одарена от природы, но самым большим даром был дар материнства, то высокое устремление к людям, желание отдать им всю себя, свойственное Матери, дарящей миру жизнь.И когда  умерла Настя, Елизавета Юрьевна, привыкшая анализировать состояние своей души, написала: "Мне стало ведомо новое, особое, широкое и всеобъемлющее чувство материнства. Я вернулась с ... кладбища другим человеком, с новой дорогой впереди, с новым смыслом жизни. И теперь нужно было это чувство воплощать в жизнь".

Человек, переживший  такую потерю, подобен обмелевшей реке. Его духовная жизнь замирает.Он  опустошён. Её же душа была полна любовью к людям.. Даже в самые страшные минуты жизни, когда вокруг были смерть, ненавись, звериная злоба, в ней не было ни  озлобленности, ни  опустошенности. После каждого удара  судьбы она открывала в себе  источник новых духовных сил и продолжала  свой путь. Ещё в Петербурге  Елизавета Юрьевна изучала богословие, экстерном сдавала экзамены, и в Париже она всё чаще и чаще выступает как религиозный мыслитель. Её душа не знает покоя. Под её пером рождаются  стихи, поэмы, религиозно-философские статьи. Но главное для неё: конкретная, действенная помощь людям.

"Перед каждым человеком стоит эта необходимость выбора: уют и тепло  его земного жилища, защищённого от ветра и бурь или же бескрайнее пространство вечности"... Она выбрала вечность. Елизавета Юрьевна приняла монашество, и отныне остались в прошлом, как вехи её земного пути, другие имена. Теперь она звалась матерью Марией и с этим именем ушла  в вечность. Её монашество не было защищено стенами монастыря и тихой кельей.

Она не искала убежище от ветра и бурь, но шла навстречу  человеческому горю, одиночеству, обездоленности. Посетив женские монастыри Латвии и Эстонии, мать Мария ещё раз убедилась, как не подходит ей этот традиционный монашеский  уклад жизни: "В них, несомненно, много личного благочестия, личного устремления к Богу....но как подлинные организмы, как нечто целое, они просто не существуют. Казалось, никто из них не заметил, что мир охвачен пожаром". – писала она о монахинях.

Дом на улице Лурмель, 77, в Париже, основанный матерью Марией, становится центром притяжения  для тех, у кого нет пристанища. В нём тесно, в нём ищут спасение от голода, холода, опасности и нищеты. Это русские эмигранты, которые чувствуют себя потерянными в чужом мире. И у самой матери Марии нет места, где  приткнуть голову. Она спит на полу. Может ли она позволить себе   жить иначе, когда вокруг так много горя?

"Путь к Богу лежит через любовь к человеку, и другого пути нет...На страшном суде меня не спросят, успешно ли я занималась аскетическими упражнениями и сколько я положила земных или поясных поклонов, а спросят: накормила ли я голодного, одела ли голого, посетила ли больного и заключённого в тюрьме. И только это спросят".

Война приближалась к Парижу. И  мать Мария передала в стихотворных строчках ощущение непрочности мира, близкого хаоса: "Всё  кружится ничтожной щепкой, /Душа в земном кипеньи вод. /Всё так мгновенно, так некрепко, /Река торжественно плывёт".

Седьмого июня сорок второго года был объявлен приказ гитлеровской канцелярии, обязавший евреев носить на одежде жёлтую звезду. Эта звезда стала символом изгоя, отверженного, гонимого... Но - не в глазах матери Марии:

Два треугольника, звезда,
Щит праотца, царя Давида,-
Избрание, а не обида,
Великий путь, а не беда. 

Приближался час истинных испытаний, когда за укрытие евреев, за помощь им человеку грозила смерть. "Если бы мы были настоящими христианами, мы бы все надели звёзды", – писала мать Мария. Ей было дано глубокое видение вещей, умение проникнуть в суть:  возвыситься над религиозными противоречиями  и посмотреть на мир  как бы с той высоты, где уже не видны различия, а виден весь мир, с чем- то главным в нём.

Израиль, ты опять гоним.   
Но что людская воля злая,
Когда тебя в грозе Синая
Вновь вопрошает Элогим?
И пусть же ты, на ком печать,
Печать звезды шестиугольной,
Научишься душою вольной
На знак неволи отвечать. 

Быть может, когда  она писала эти строки, она видела перед своим  взором  страдания  обречённых на смерть людей, согнанных  на зимний велодром на  парижском бульваре Гренель. Слышала крики детей, разлучённых с родителями. Три дня она была вместе с ними,  три - из пяти, в течении которых их вывозили в лагеря смерти. Кормила, утешала, пыталась спасти...Ей удалось тайно переправить   четверых детей в мусорные бункеры. Теперь она знала: евреям грозит смерть, их нужно спасать.

Через французское Сопротивлением мать Мария доставала поддельные документы, писала фиктивные свидетельства о крещении, переправляла спасенных в ещё не оккупированную зону Франции и в отдалённые провинции. И просто укрывала, рискуя жизнью. Гестапо давно следило за  ней и за домами на улицах Лурмель и Нуази. "Вы плохо воспитали свою дочь, она только жидам помогает," - стыдил  гестаповец её старую мать. Нет, мать Мария продолжала помогать всем страждущим, но только за помощь евреям ей грозила смерть.

Они пришли за ней. В тот день её не было в Париже. Взяли Юру, её двадцатилетнего сына, её дорогого мальчика, последнего и единственного. Он разделял с матерью её взгляды и гордился ею. Позже, в письме своей бабушке из лагеря, он напишет: "Я абсолютно спокоен, даже немного горд разделить мамину участь".

Взяли священника Дмитрия Клепинина, соратника матери Марии. От него потребовали обещать,что впредь не будет укрывать и спасать евреев. Он ответил отказом. Потом арестовали мать Марию. Это было в феврале 43-го. Все трое погибнут, разделив с  евреями их участь.

Задолго до ареста, задолго до лагеря Равенсбрюк, где день и ночь дымили газовые печи, мать Мария написала строки, в которых выразила глубину своей веры.  Казалось, её была открыта тайна, настолько  сильна была её  убеждённость: земной путь не кончается этим миром: "Мы верим. И... чувствуем, как смерть перестаёт быть смертью, как она становится рождением в вечность, как муки земные становятся муками нашего рождения".

Мать Мария погибла в газовой камере Равенсбрюка. Её прах смешался с прахом сожжённых евреев, а дым поднялся в небо. Поначалу он был чёрным, но, разойдясь по небесной голубизне, становился всё светлее и чище. Всё было так, как она говорила, утешая заключённых: "Он такой только вначале, около земли, а дальше делается всё прозрачней и чище и, наконец, сливается с небом. Так и с душой в смерти. Так будет и с душами".

Словно сотни  сожжённых, обугленных рук застыли навечно в  орнаменте тяжёлых чёрных ворот «Яд ва-Шема». Они пропускают тебя, и с этой минуты мир по ту сторону ворот отдаляется от тебя. Ты поднимаешься вверх, в гору. И вместе с тобой, будто совершая восхождение, поднимается вверх Аллея Праведников. Деревья на Аллее, разросшись, дарят друг другу тень, и когда налетает порыв ветра, встречают его вместе, и шелест их листвы  сливается воедино, подобно шелесту одного большого дерева. Ты вошёл в мир трагедии и скорби. Но из мира тьмы, побеждая его, пробивается к тебе сокрытый свет – свет души человека. И ты ощущаешь его непреходящее величие...

В статье использованы воспоминания соратника матери Марии по  участию во французском  Сопротивлении, узника Бухенвальда и Дахау, награждённого медалью Героя Сопротивления, – И. А. Кривошеина

Кузьмина-Караваева (Скобцова) Елизавета Юрьевна (мать Мария)

http://100v.com.ua

Поэт, прозаик, публицист, художник, философ, общественный и религиозный деятель.

В человеческой памяти эта необыкновенная женщина осталась под именем, принятым в монашестве, — мать Мария. Последнее и окончательное имя, перекрывшее те, которыми она звалась прежде. В девичестве — Лиза Пиленко, в замужестве — Елизавета Юрьевна Кузьмина-Караваева, во втором браке — Скобцова. За каждым именем — новый жизненный этап, множество ярких, прекрасных событий и столько же трагических! «В личности матери Марии были черты, которые так пленяют в русских святых женщинах — обращенность к миру, жажда облегчать страдания, жертвенность, бесстрашие», — говорил о ней философ Николай Бердяев.

Лиза впервые увидела свет 20 декабря 1891 г. в Риге, где отец ее — Юрий Дмитриевич Пиленко — служил в должности товарища прокурора окружного суда. Потомственный дворянин, он был юристом по образованию, а по призванию — увлеченным агрономом-виноградарем. И когда в 1895 г. два печальных события, последовавших одно за другим (кончина родителей), потребовали его присутствия в анапских поместьях — Хан Чокрак и Джемете, он решил оставить службу и перевез семейство от холодного Балтийского к теплому Черному морю. Юрий Дмитриевич и три его сестры были хорошими виноделами. Став взрослой, этим будет увлекаться и Елизавета Юрьевна, продолжая семейную традицию. После Февральской революции она подарит местным крестьянам усадьбу Хан Чокрак с просьбой устроить там школу для детей; школа была создана и существовала до конца 40-х гг

В Петербург Лиза впервые попала весной 1894 г. Мать, Софья Борисовна (урожденная Делоне), привезла девочку на дачу к своей тетке Е. А. Яфимович, в прошлом фрейлине при дворе великой княгини Елены Павловны. С той поры и вплоть до 1906 г. Софья Борисовна с Лизой и младшим сыном Дмитрием приезжали к ней почти ежегодно. Весной 1905 г. Ю. Д. Пиленко был назначен директором Императорского Никитского ботанического сада и Никитского училища садоводства и виноделия. Семья переехала в Ялту. Год спустя неожиданно и скоропостижно Юрий Дмитриевич скончался, а вслед за ним в Петербурге умерла крестная мать Елизаветы Е. А. Яфимович. Вдова с детьми наскоро продала часть земель и засобиралась в столицу, поближе к родственникам. Несмотря на более чем скромные средства, Лиза училась в дорогих частных гимназиях, а в 1909 г. поступила на философское отделение историко-филологического факультета Высших женских (Бестужевских) курсов. Здесь она слушала лекции философов С. Л. Франка, Н. О. Лосского, юриста Л. И. Петражицкого. Впрочем, проучилась Елизавета Пиленко на курсах не более полутора лет.

Зимой 1908 г. на одном из вечеров современной поэзии гимназистка Лиза впервые увидела выступающего с эстрады Александра Блока. Можно сказать, что встреча эта определила всю дальнейшую жизнь Елизаветы Юрьевны. Любовь поселилась в сердце девушки и красной нитью прошла по ее судьбе — любовь, которую поэт не счел для себя возможным разделить. В один из февральских дней Елизавета пришла на квартиру Блока, чтобы получить, как писала уже будучи монахиней, ответы на вопросы о смысле жизни, поделиться своими исканиями и сомнениями, показать свои стихи. Позже она вспоминала: «Странное чувство... я оставила часть души там. Это не полудетская влюбленность. На сердце скорее материнская встревоженность и забота. А наряду с этим сердцу легко и радостно...» Вскоре Лиза получила письмо от поэта, в которое было вложено стихотворение «Когда вы стоите на моем пути...»

В конце февраля 1910 г. неожиданно для родных, подруг и для себя она выходит замуж. Супруг — Дмитрий Владимирович Кузьмин-Караваев — юрист и историк, был близок к эстетствующйм модернистским литературным кругам, куда ввел и молодую жену. Увлеченная поэзией, она подружилась с Анной Ахматовой, Николаем Гумилевым, другими поэтами «Серебряного века», была участницей «сред» в знаменитой «Башне» Вячеслава Иванова, активным членом «Цеха поэтов», гостила в Коктебеле у М. А. Волошина, посещала собрания Религиозно-философского общества. Скоро Елизавета Юрьевна сама начала печататься: в 1912 г. вышла первая книга стихов «Скифские черепки», а в 1916 г. — поэтический сборник «Руфь», где все больше стали сказываться ее религиозные искания и утверждающееся в душе христианство. К слову сказать, она стала первой женщиной, заочно изучавшей богословие в Петербургской духовной академии и закончившей ее. Отношения с мужем откровенно не ладились: то, что их объединило — увлечение модными поэтическими и философскими течениями, а главным образом стремление к богемному образу жизни, — потеряло для Лизы былую привлекательность. Она явственно начала осознавать, что душа ее попала в капкан «безответственных слов». Ей, как человеку необычайной активности и действия, мир неспешных интеллектуальных бесед и философствований на отвлеченные темы, уводящих от конкретных нужд народа, казался ненужным. К тому же в гимназические годы у Елизаветы перед глазами был яркий пример бескорыстного служения, основанного на христианской вере и любви к ближнему, — речь идет о ее петербуржских тетушках по отцовской линии, профессионально занимавшихся благотворительной деятельностью, — куда более близкий ее характеру.

Ранней весной 1913 г. Елизавета Юрьевна уехала из Петербурга в Анапу. Пришло время осмысления пережитого в столице. Поселившись в имении Джемете, она продолжала писать стихи, занялась виноделием. Окончательный разрыв с мужем произошел осенью (вскоре после развода он принял католичество, а в 1920 г. эмигрировал, вступил в орден иезуитов и принял священство). А на исходе октября родилась внебрачная дочь Лизы. И было дано ей имя Гайана, что на греческом языке означает «земная», ибо рождена была от земной любви, которой Лиза пыталась заглушить бездонную страсть к Блоку.

Первая мировая война положила конец тихой провинциальной жизни. Ушел на фронт и пропал без вести отец Гайаны. Елизавета Юрьевна, не привыкшая быть в стороне от общественной жизни, осенью 1917 г. вступила в партию эсеров, какое-то время возглавляла город Анапу. С приходом большевиков, не разделяя их мировоззрения, все же согласилась стать комиссаром по здравоохранению и образованию. Позже она оказалась вовлеченной в борьбу эсеров против большевистской власти. Затем была арестована представителями Добровольческой армии, которым ее взгляды показались слишком «левыми», приговорена к расстрелу. Но на защиту поэтессы встали М. Волошин, А. Толстой, Н. Тэффи, Н. Крандиевская, В. Инбер и другие. Елизавету Юрьевну освободили. В следствии по ее делу принимал участие бывший учитель, а в то время член правительства Кубанского края Даниил Ермолаевич Скобцов. Позже они обвенчались. В 1920 г. Лиза с матерью и дочерью эмигрировала из России. С потоком беженцев из Новороссийска она отправилась в Грузию, где в Тифлисе у нее родился сын Юрий, затем на запад — в Константинополь, ставший лишь временным пристанищем. Здесь семья Скобцовых воссоединилась (Даниил Ермолаевич эвакуировался отдельно с кубанским казачьим правительством). Потом — в Белград. В Югославии, накануне переезда в Париж, на свет появилась дочь Анастасия (1922 г.).

Франция встретила беженцев несколько приветливее, чем предыдущие страны, хотя это никак не означало ни конца бедственного положения семьи, ни избавления от изнурительной работы. Елизавета Юрьевна окончательно испортила свои и без того близорукие глаза, выполняя швейные заказы. Когда Даниил Ермолаевич, выдержав экзамен, начал работать шофером такси, казалось, что станет легче... Говорят, Господь особо испытывает тех, кого хочет отметить своей любовью. Да, испытаний Лизе было отмерено сполна. Зимой 1926 г. тяжело заболела Настя. Доктора проглядели менингит в той стадии, когда можно было чем-то помочь. Девочку поместили в знаменитый Пастеровский институт; мать получила особое разрешение находиться при больной, ухаживать за ней, и в течение почти двух месяцев она присутствовала при медленном умирании своей дочери.

16 марта 1932 г. в храме Сергиевского подворья при парижском Православном Богословском институте Елизавета Скобцова приняла монашеский постриг, получив имя Мария в честь святой Марии Египетской. Но она не ушла в монастырь, а осталась работать в миру, поддерживая тех, кто оказался на дне эмигрантской жизни. «...Я знаю, что нет ничего лицемернее, чем отказ от борьбы за сносное материальное существование обездоленных под предлогом, что перед вечностью их материальные беды ничего не значат», — писала она. Для матери Марии любовь к Богу и любовь к людям были неотделимы. Не признавая голого аскетизма, она отстаивала право принявшего постриг быть в гуще жизни: «Сейчас для монаха один монастырь — мир весь». Еще с 20-х гг. она считала социальную работу одной из важнейших. Созданное по ее личной инициативе объединение, названное «Православное дело», стало центром социальной помощи, а также местом встречи многих писателей и ученых. Мать Мария и ее соратники организовали несколько общежитий и дешевых столовых, санаторий для туберкулезных больных, оборудовали две православные домовые церкви. Монахиня Мария сама участвовала в их росписи и вышивала иконы. Физической работы она не боялась: и полы мыла, и перебивала матрацы, и в то же время писала пламенные речи, выступала на конференциях. Ее перу принадлежит ряд полемических статей со страстной защитой своего понимания монашества как полного самоотречения в пользу служения людям, которое она считала первоочередной задачей — куда выше созерцания и «аскетических упражнений».

Вместе с тем, оказывая помощь больным и безработным, мать Мария никогда не опускалась до снисходительной благотворительности, унижающей и дающего и принимающего. Как-то раз ее спросили: «Почему вы в вашей столовой кормите не бесплатно, а берете один франк?» (в обычной закусочной мало-мальски приличный обед стоил франков восемь). Она ответила: «Я кормлю за франк, и все довольны: какая мать Мария молодчина, что так выкручивается. Если же я стала бы давать даром, каждый сказал бы: даром кормить невозможно; значит, кто-то дает деньги и, возможно, часть остается в ее кармане. А если я вижу, что человеку и франк не по силам, я ему его дам. Но все же он будет относиться к этому обеду более уважительно». Мать Мария не останавливалась даже перед тем, чтобы выписывать фиктивные справки о работе в основанных ею домах, потому что такие справки давали возможность устраиваться на реальную работу. Через несколько лет парижская администрация заподозрила неладное и действительно выявила фиктивность многих справок, выданных матерью Марией, но уважение к ней было настолько велико, что этому делу не дали хода.

В 1936 г. многострадальную женщину постигло новое горе: ее старшая дочь Гайана, вернувшаяся за полтора года до того в Советский Союз, скоропостижно скончалась в Москве, согласно укоренившейся версии ,— от тифа. Мать Мария приняла эту смерть с христианским смирением. Она вообще мало делилась своими переживаниями с окружающими, внешне держалась с людьми непринужденно: веселая, немного лукавая улыбка часто озаряла ее полное, румяное лицо и оживляла карие глаза. Она охотно общалась с людьми и производила впечатление открытости и прямоты. Интересен тот факт, что еще накануне нападения Германии на СССР Американский Еврейский Рабочий комитет составил список лиц, которых США готовы были принять в качестве беженцев. В том списке была и мать Мария. Надо ли говорить, что проблемы выбора для нее даже не существовало. После оккупации Франции Елизавета Юрьевна наладила контакты с организациями французского Сопротивления. Она спасала евреев, отправляла посылки заключенным, укрывала бежавших советских военнопленных и французских патриотов. Во время массовых арестов евреев в Париже летом 1942 г. она проникла на зимний велодром, где их держали в изоляции, и провела там три дня. Ей удалось организовать побег 4-х детей в мусорных корзинах. В одном из ее общежитий в годы войны провел свои последние дни поэт К. Бальмонт. В другом пансионате ей удалось спасти от уничтожения архив И. Бунина. В феврале 1943 г. мать Мария была арестована, вместе с ней в гестапо попал и сын Юрий (был отправлен в концлагерь Бухенвальд, а затем в Дору на строительство подземных ракетных заводов, где и погиб в феврале 1944 г.).

Даже в нацистском лагере смерти Равенсбрюк, где она провела в качестве узницы последние два года жизни, мать Мария была духовной и моральной опорой своих товарок — заключенных вместе с ней французских коммунисток и участниц Сопротивления. Читала стихи, рассказывала о России, о Блоке, перевела на французский язык «Катюшу», и ее, невзирая на запрет, пели узницы концлагеря. Своей верой, бодростью, участием она поддерживала множество людей. Здесь, в лагере, был предел человеческой беды и муки и страшная возможность духовного отупения и угасания мысли, здесь так легко было дойти до отчаяния. Но мать Мария уже умела осмысливать страдания и самую смерть. Она учила своих подруг по несчастью пересматривать свое отношение к окружающему, находить утешение даже в самых страшных образах лагерного быта. Так, непрерывно дымящие трубы крематория создавали чувство обреченности; даже ночью полыхало зарево печей, но мать Мария, показывая на тяжелый дым, говорила: «Он такой только вначале, около земли, а дальше, выше делается все прозрачнее и чище и, наконец, сливается с небом. Так и в смерти. Так будет с душами»...

Рассказ о матери Марии был бы неполным без упоминания о ее незаурядных художественных способностях. Она прекрасно рисовала (некоторые ее акварели хранятся в Русском музее в Санкт-Петербурге), владела техникой древнерусского шитья, иконописью, росписью стен, техникой витража. И до последних дней жизни в ней не умирал художник. Даже в невероятных условиях концлагеря, терпя голод, холод, непосильный труд и жестокие побои, Елизавета Юрьевна находила в себе силы творить. Здесь ею была вышита икона «Пресвятая дева с распятым младенцем», по словам очевидиц, производившая сильнейшее впечатление, и создана вышивка «Высадка союзных войск в Нормандии», тканью для которойпослужила обычная лагерная косынка одной из женщин. 31 марта 1945 г., накануне праздника Пасхи, Елизавета Скобцова была умерщвлена в газовой камере (по некоторым данным — заменив собой одну из узниц). Это случилось за два дня до того, как под эгидой Красного креста начали освобождать заключенных, вывезенных из Франции...

Уважаемые друзья!

Довожу до вашего сведения, что наши критические замечания в отношении органов власти приводят к результатам. Сегодня вечером, проходя по ул. Рахова, наблюдал картину, как работяги, применяя подручные средства, освобождают три дерева из бетонного плена. Очень жаль, что им пришлось выполнять эту бестолковую работу. Они могли ее избежать, если бы полмесяца назад немного подумали перед началом работ. Вокруг каждого дерева выбран периметр, примерно метр на метр. Щебенка и бетон убраны(надеюсь, что без ущерба для деревьев учитывая, что эту смесь пришлось долбить ломами и кувалдой). Видимо позднее образовавшиеся вокруг деревьев пустоты будут облагорожены и заполнены землей. В общем, наша критика работает...

А.Варламов