Декабрь 2011г. №205
Антон Паннекук(1873-1960),астроном,член СДРПН(1901-9),член СДПГ(1909-18),член КПН(1918-20),член КРПГ(с 1920)
НОВЫЙ СРЕДНИЙ КЛАСС
Средний класс – это класс, который стоит между высшей и низшей стратами общества. Над ним находится класс крупных капиталистов, ниже пролетариат, класс наёмных рабочих. Он представляет собой группу со средними доходами. Соответственно, разница между ним и двумя другими классами не такая чёткая. Разница между крупными капиталистами и мелкими буржуа только количественная. У последних меньший размер капитала и более скромный бизнес. Следовательно, на вопрос о том, кто принадлежит к мелкой буржуазии, трудно ответить. Всякий капиталист, страдающий от конкуренции со стороны более крупных капиталистов, жалуется на них и взывает о помощи от имени среднего класса.
Напротив, разница между мелкой буржуазией и пролетариатом качественная, в экономической функции. Даже если бы его бизнес и его доход был крайне мал, он оставался бы независим. Он живет за счёт владения средствами производства, как и любой другой капиталист, а не за счёт продажи своей рабочей силы, как пролетарий. Он принадлежит к классу, ведущему бизнес, что предполагает наличие некоторого капитала, часто он сам нанимает работников. Таким образом, он чётко отличается от класса наёмных рабочих.
В прежние времена мелкие буржуа составляли большинство трудящихся. Развитие общества, однако, постепенно привело к их уменьшению. Движущей силой этого развития была конкуренция. В борьбе за существование крупные капиталисты, более финансово и технически приспособленные для выживания в конкурентной борьбе, вытеснили более бедных и отсталых. Этот процесс привёл к тому, что сегодня почти всё промышленное производство осуществляется в крупном масштабе. Мелкая хозяйственная деятельность сохранилась только в сфере ремонта и изготовления художественных изделий. Из тех, кто прежде был средним классом, меньшая часть сумела выбиться в крупные капиталисты, а огромное большинство потеряло свою независимость и опустилось в ряды пролетариата. Для нынешнего поколения производительный средний класс стал историей.
Класс, о котором я писал в первом абзаце, – это торговый средний класс. Мы видели и видим до сих пор разложение этого социального слоя. Он состоит из мелких торговцев, владельцев магазинов и проч. Только в последние десятилетия крупные капиталисты занялись розничной торговлей, только недавно они стали организовывать торговые сети и компании, выполняющие заказы покупателей по почте, либо вытесняя мелкие фирмы, либо вынуждая их объединяться. Если в последнее время стоит громкий плачь об исчезновении среднего класса, то мы должны помнить, что речь идёт исключительно об этом торговом среднем классе. Производительный средний класс давно уже исчез, а сельскохозяйственный давно стал зависимым от капитализма без потери внешней независимости.
В этом рассказе об убывании среднего класса мы имеем теорию социализма вкратце. Общественное развитие результатом, которого является этот феномен, делает социализм возможным и необходимым. До тех пор пока огромные массы людей оставались независимыми производителями, социализм мог существовать только как утопия отдельных мыслителей или крошечных групп энтузиастов, он не мог быть реальной программой целого класса. Независимым производителям не нужен социализм, они даже не хотят слышать о нём. Они владеют средствами производства, которые гарантируют им источник существования. Даже бедственное положение, в котором они оказываются в результате конкуренции с крупными капиталистами, не приближает их к социализму. Они лишь ещё больше хотят сами стать крупными капиталистами. Они периодически могут желать ограничения конкуренции, возможно даже под именем социализма, но они не желают терять собственную независимость. Поэтому, до тех пор, пока существует сильный средний класс, он действует как защитный барьер для капиталистов против атак рабочих. Если рабочие требуют обобществления средств производства, то получают в лице среднего класса такого же врага, как и сами капиталисты.
Разложение среднего класса знаменует собой концентрацию капитала и рост пролетариата. Капитал, следовательно, сталкивается с тем, что армия его врагов растет, а число его защитников уменьшается. Для пролетариата социализм – это необходимость, он является единственным средством, защищающим труд от грабежа орд бесполезных паразитов, единственным спасением от нужды и бедности. По мере того как всё большая часть населения превращается в пролетариев, социализм становится не только необходимым, но всё более и более возможным. Телохранители частной собственности слабеют и становятся все бессильнее перед постоянно растущим пролетариатом.
Поэтому, само собой разумеется, что буржуазия с тревогой следит за исчезновением среднего класса. Современное развитие, которое вселяет в пролетариат надежду и уверенность, вызывает у правящего класса страх за своё собственное будущее. Чем быстрее пролетариат, ее враг, растёт, тем быстрее сокращается класс собственников, и тем отчетливее буржуазия видит приближение собственной гибели. Что же делать?
Правящий класс не может добровольно отказаться от собственного господства, так как это господство он считает единственной основой мирового порядка. Он должен защищать своё господство, а делать это он может только тогда, когда он сохраняет надежду и уверенность. Но современные условия не дают ему такой уверенности, поэтому он создаёт для себя надежду, которая не имеет реальной основы. Если бы этот класс смог бы ясно увидеть закономерности общественного развития, он бы утратил всякую надежду в собственные возможности. Он бы увидел в себе стареющего деспота, преследуемого миллионами его собственных жертв, кричащих ему о его же преступлениях, где бы он не появился. В страхе он бы закричал сам, закрыл бы глаза, чтобы не видеть реальность, и приказал бы своим наймитам сочинить ложь, которая бы рассеяла горькую правду. Красивые сказки, которые бы прославляли его величество, которые бы внушали ему надежду на вечную жизнь и развеяли его страхи и ночные кошмары. Концентрация капитала? Капитал постоянно становится демократичнее, благодаря распространению акций и облигаций. Рост пролетариата? Пролетариат в то же время становится всё более спокойным и податливым. Разложение среднего класса? Нонсенс, новый средний класс растёт и занимает место старого.
Именно эту теорию о новом среднем классе я бы и хотел обсудить в настоящей работе. К этому новому классу принадлежит, в первую очередь, профессура. Их функция состоит в том, чтобы поддерживать комфорт буржуазии своими теориями о будущем и именно в их среде зародилась эта басня о новом среднем классе. В Германии Шмоллер, Вагнер, Масарг и толпа других авторов взяли на себя труд создания этой теории. Они утверждают, что социалистическая теория об исчезновении среднего класса не имеет большой ценности. Статистика показывает, что получатели среднего дохода столь же многочисленны как и прежде. Место исчезающих независимых производителей занимают другие группы населения. Крупномасштабное производство нуждается в большом количестве функционеров среднего звена: мастеров, квалифицированных рабочих, инженеров, менеджеров, руководителей и проч. Они создают подлинную управленческую иерархию. Это старшие и младшие офицеры промышленной армии, армии, в которой крупнейшие капиталисты – генералы, а рабочие – простые солдаты. Члены так называемых «свободных» профессий: врачи, адвокаты, писатели и прочие также принадлежат к этому классу. Также утверждается, что новый класс постоянно растёт в числе и занимает место старого среднего класса.
Эти наблюдения верны сами по себе, хотя не совсем новы. Всё, что в них ново, так это попытка с их помощью опровергнуть социалистическую теорию классов. Это было заявлено особенно чётко, например, Шмоллером на Евангелическом Социальном Конгрессе в Лейпциге в 1897 году. Аудитория пришла в восторг от хороших новостей и объявила в резолюции: «Конгресс с удовольствием отмечает жизнеутверждающее и научно обоснованное убеждение докладчика в том, что современное развитие не ведёт с необходимостью к разрушению класса столь полезного для общественного благоденствия, как средний класс». А другой профессор заявил: «Он вселил в нас оптимизм по поводу будущего. Если не правда то, что средний класс и мелкая буржуазия исчезают, то нам нет необходимости пересматривать фундаментальные принципы капиталистического общества».
Невозможно лучше, чем этими высказываниями передать тот факт, что наука – простая служанка капитализма. Почему утверждение о том, что средний класс не исчезает, объявляется жизнеутверждающим? Почему оно порождает удовлетворение и оптимизм? Потому ли, что благодаря этому рабочие получат лучшие условия или станут менее эксплуатируемы? Нет. Ровно наоборот. Если эти утверждения правда, то рабочий навсегда останется в рабстве у постоянной армии своих врагов. То, что служит предотвращению его освобождения, объявляется жизнеутверждающим и оптимистичным. Не открытие истины, а подбадривание ненужного класса паразитов – вот цель этой науки. Неудивительно, что она противоречит истине. Она терпит крах не только в своей попытке опровергнуть социалистическое учение, но и в попытке обнадёжить класс капиталистов. Комфорт, который она даёт не более чем самообман.
Социалистическое учение о концентрации капитала не означает исчезновения средних доходов. Оно не имеет ничего общего с относительными размерами дохода. Напротив, оно исследует общественные классы и их экономические функции. С нашей точки зрения общество состоит не из бедных, обеспеченных и богатых, из тех у кого ничего нет, у кого есть немного или много, а из классов, каждый из которых выполняет определённую роль в процессе производства. Поверхностная классификация по доходам всегда была средством, при помощи которого буржуазные авторы запутывали общественные отношения, привносили неточности вместо ясности. Социалистическая теория восстанавливает ясность и точность, концентрируя внимание на настоящем разделении общества. Этот метод позволил сформулировать закон общественного развития; крупномасштабное производство постепенно вытесняет мелкое. Социалисты утверждают не исчезновение средних доходов, а исчезновение мелких, независимых производителей. Это обобщение профессора не атакуют. Каждый, кто знаком с ситуацией в обществе, любой журналист, любой чиновник, любой мелкий буржуа, любой капиталист знает, что это так. В самом утверждении о том, что средний класс спасён новым, растущим классом, содержится признание, что прежний исчезает.
Но этот новый средний класс имеет характер совершенно отличный от предыдущего. То, что он находится между капиталистами и рабочими, и имеет средние доходы, является его единственным сходством с мелкой буржуазией прежних времён. Но это была самая незначительная из основных характеристик мелких буржуа как класса. Важнейшая характеристика, экономическая функция, нового среднего класса совершенно отлична от прежнего.
Члены нового среднего класса не самостоятельные, независимые производители, они заняты на службе у тех, кто обладает капиталом для ведения собственного дела. С экономической точки зрения, старый средний класс состоял из капиталистов, даже если они и были мелкими капиталистами; новый состоит из пролетариев, даже если они высокооплачиваемые пролетарии. Старый средний класс жил за счёт обладания средствами производства, а новый живёт за счёт продажи своей рабочей силы. Экономический характер последнего не изменяется от того, что его рабочая сила более квалифицирована и потому более высокооплачиваема. Не меняется он и из-за более интеллектуального характера работы, от того, что мозг задействован больше, чем мускулы. В современной промышленности с химиком или инженером обращаются как с наёмным рабочим, их интеллектуальные способности используются до предела, также как и физические возможности простого рабочего.
Всё это показывает, что болтовня профессуры о новом среднем классе – это не более чем глупость, басня, попытка самообмана. Новый средний класс никогда не займет место старого, защищавшего частную собственность от стремления пролетариата к экспроприации. Независимые мелкие капиталисты прежних времён чувствовали собственный интерес в защите частной собственности на средства производства, потому что сами были собственниками средств производства. Новый средний класс не имеет ни малейшего интереса в сохранении за другими привилегии, к которой он сам не имеет отношения. Для них безразлично служат ли они индивидуальному предпринимателю, акционерной компании, общественной организации, сообществу или государству. Они более не мечтают о создании собственного дела, они знают, что всю жизнь останутся простыми исполнителями. Обобществление средств производства только лишь улучшит его положение, освободив его от капризов частного капиталиста.
Буржуазные авторы неоднократно подчёркивают, что новый средний класс имеет гораздо более уверенные позиции в обществе, чем старый, и поэтому у него меньше причин для недовольства. Тот факт, что акционерная компания разрушила бизнес мелкого буржуа – это плата, которая не может сравниться с теми преимуществами, которые получает этот бывший собственник. Ведь он получает место на службе в какой-нибудь компании, где, как правило, его жизнь гораздо свободнее от тех забот, которые у него были раньше. Странно, что они столь долго боролись за выживание, желая сохранить свой бизнес, работая в убыток, в то время как у них было столь соблазнительное местечко в качестве альтернативы! Что эти апологеты капиталистической системы осторожно обходят в этом описании, так это ту огромную разницу между зависимым нынешним положением и прежней независимостью. Старый средний класс без всякого сомнения ощущал давление нужды или конкуренции, однако представитель нового среднего класса вынужден подчиняться заносчивому хозяину, который может уволить его в любой момент по собственной прихоти.
Теперь совершенно очевидно, что те заботы, которые тяготили мелкую буржуазию прошлого, безразличны для квалифицированных рабочих и офисных служащих, работающих на современного капиталиста. К тому же часто их доходы даже больше. Но для поддержания капиталистической системы они бесполезны. Не индивидуальное недовольство, а классовый интерес – движущая сила социальной революции. Сегодня положение промышленного наёмного рабочего часто лучше, чем независимого мелкого фермера. Тем не менее, фермеры, владеющие маленьким кусочком земли, заинтересованы в сохранении системы частной собственности, в то время как наёмный рабочий требует её разрушения. То же самое верно и по отношению к среднему классу – угнетённые, недовольные мелкие капиталисты, несмотря на недостатки своего положения, были опорой капитализма, которой никогда не смогут быть лучше устроившиеся, избавленные от забот работники современного треста.
Всё это означает лишь то, что профессорские речи, предназначенные успокоить буржуазию и скрыть от неё происходящую трансформацию среднего класса, оказываются чистым обманом, лишённым даже отдалённого сходства с наукой. Утверждение о том, что этот новый класс занимает то же место в классовой борьбе, что и мелкая буржуазия прошлого, оказывается ничего не стоящей уловкой. Но реального места этого нового класса, его действительной функции в обществе я ещё не коснулся1.
У этого нового интеллектуального среднего класса есть одна общая черта с остальным пролетариатом – он также состоит из тех, кто лишён собственности, тех, кто продаёт свою рабочую силу и поэтому не имеет интереса в поддержании капитализма. Также его роднит с пролетариатом то, что он современный и прогрессивный, что он становится сильнее и многочисленнее, что растёт его значимость в обществе. Поэтому это не реакционный класс, каким была старая мелкая буржуазия. Он не тоскует о старых добрых докапиталистических временах. Он смотрит в будущее, а не в прошлое.
Но это не означает, что работники умственного труда должны быть поставлены бок о бок с наёмными рабочими или что они также как и промышленный пролетариат предрасположены к социализму. Уточним, в экономическом смысле слова они пролетарии, но они формируют очень специфическую группу наёмных работников, группу, которая настолько явно отличается от настоящих пролетариев, что они формируют особый класс, занимающий особое место в классовой борьбе.
Во-первых, их более высокие доходы имеют значение. Они не знают ничего о настоящей бедности, страданиях, голоде. Конечно их потребности могут превышать их доход, принося тем самым дискомфорт. Но это дискомфорт такого сорта, который наполняет реальным содержанием выражение «позолоченная бедность» («gilded poverty»). Таким образом, непосредственная нужда не вынуждает их, в отличие от настоящих пролетариев, атаковать капиталистическую систему. Если их положение и может вызывать недовольство, то положение рабочих и вовсе невыносимо. Для них социализм имеет множество преимуществ, для рабочих он – абсолютная необходимость.
Вдобавок к этому, следует помнить, что в среде этих интеллектуалов и высокооплачиваемых промышленных работников существует огромное количество слоёв. Эти слои обусловлены, в первую очередь, различиями в доходах и должностях. Наверху находятся высшие руководители, директора, менеджеры и т.п., пониже мастера и офисные служащие. Ещё ниже высокооплачиваемые рабочие. Следовательно, учитывая их доходы и должность, мы имеем постепенный переход от капиталиста к пролетарию. Верхний слой имеет определённо капиталистический характер, нижний слой более пролетарский, но чёткой разделительной линии нет. Из-за этого члены нового среднего класса не имеют того духовного единства, которое облегчает пролетариату взаимодействие.
Это затрудняет им борьбу за улучшение собственного положения. Они, так же как и другие работники, заинтересованы в продаже собственной рабочей силы по максимально возможной цене. Рабочие объединяются для этого в профсоюзы, так как по одиночке они беззащитны против капиталистов. Без сомнения этот высший слой наёмных работников мог бы добиться от капиталистов большего, если бы сформировал крупный профсоюз. Но это бесконечно труднее для них, чем для рабочих. Во-первых, они разделены на большое количество должностей, возвышающихся одна над другой, что мешает развитию товарищеских отношений и чувства солидарности. Представители этого класса скорее стремятся лично занять более высокую должность, чем улучшить положение собственного класса в целом. Поэтому они не стремятся занять сторону пролетариата в классовой борьбе, не желая вызвать недовольство правящего класса. Так как взаимная зависть препятствует совместным действиям представителям нового среднего класса, о развитии какой-то прочной солидарности не может быть и речи. Это приводит к тому, что они действуют поодиночке, или небольшими группами, а не крупными объединениями. Это превращает их в трусов. Они не чувствуют той силы, какую вызывает в рабочих осознание собственной многочисленности. Кроме того, они гораздо больше грозятся недовольства собственного хозяина, так как увольнение для них – гораздо более серьёзная проблема. Рабочему всегда угрожает голод, поэтому безработица меньше страшит его. Высокооплачиваемый наёмный работник напротив имеет вполне сносную жизнь, а новую работу ему не легко найти.
Все вышеперечисленное препятствует организации профсоюзной борьбы этого класса интеллектуалов и высокооплачиваемых наёмных работников. Только в низших слоях этого класса, где значительное число людей находится в схожих условиях, а продвижение по карьерной лестнице затруднено, мы видим признаки профсоюзного движения. В Германии две группы представителей этого нового среднего класса недавно продемонстрировали первый пример. Первая группа состоит из бригадиров на угольных шахтах. Помимо управленческих функций они следят за соблюдением санитарных условий и техники безопасности. Особые условия вынудили их организоваться. Те, кто распоряжается миллионами в своей погоне за прибылью пренебрегли необходимыми средствами безопасности, сделав катастрофы на шахтах неизбежными. Что-то нужно было сделать. Пока организация слабая и весьма скромная, но это только начало. Другая группа состоит из машинистов и инженеров. Их объединение распространилось по всей Германии и стало настолько значимым, что оно подверглось нападкам капиталистов. Часть работодателей потребовала своих служащих покинуть профсоюз, а получив отказ уволила их. На сегодняшний момент профсоюз не смог ничего сделать для пострадавших, кроме оказания помощи, но несмотря на это, они смогли поднять оружие против класса капиталистов.
Когда речь заходит о социализме, мы можем рассчитывать на этот новый средний класс ещё меньше, чем в случае профсоюзной борьбы. Во-первых, они стоят над рабочими, занимая должности управляющих, надсмотрщиков, начальников и т.д. В этих условиях их функция сводится к выжиманию максимума из рабочих. Таким образом, они защищают интерес капитала против труда. Они объективно занимают позицию враждебную пролетариату, и это делает практически невозможным ситуацию, в которой они встали бы плечом к плечу с рабочими для борьбы за общую цель.
Вдобавок, ряд господствующих среди них идей, особенно о собственном положении, способствует их сближению с капиталистами. Большинство из них имеют буржуазное или мелкобуржуазное происхождение и соответствующее этим классам предубеждение и негативное отношение к социализму.
Само положение рабочих способствует исчезновению этих предрассудков, но среди более высокооплачиваемых наёмных работников подобные предубеждения могут даже усиливаться. Мелкие производители, например, верят, прежде всего, в то, что каждый может подняться наверх благодаря собственным усилиям, а это значит, что социализм убьёт всякую личную инициативу. Как я уже говорил, эта индивидуалистическая концепция может даже усиливаться среди интеллектуалов. Некоторые наиболее проворные из этих высококвалифицированных и часто высокопоставленных наёмных работников могут порой пробиться на самые высокие должности.
Все обычные буржуазные предрассудки пускают глубокие корни среди представителей этого класса, так как они подпитываются ненаучными теориями. Они воспринимают как научные истины субъективные, необоснованные взгляды, господствующие среди мелкой буржуазии. Среди них распространено огромное самомнение по поводу собственной образованности и интеллигентности, чувство превосходства над массами. Они даже не могут себе представить, что идеи этих масс могут быть научно верными, а "наука", почитаемых ими профессоров, ложью. Подобно теоретикам, воспринимающим мир как сумму абстракций, занимаясь только умственным трудом и ничего не зная о материальном производстве, они искренне верят в то, что идеи правят миром. Такое мнение исключает возможность понимания социалистической теории. Когда они видят массы трудящихся и слышат о социализме, они думают о грубой "уравниловке", которая положит конец их собственным социально-экономическим привилегиям. В отличие от рабочих они считают себя людьми, которым есть что терять, и забывают при этом о том, что сами они эксплуатируются капиталистами.
Если мы учтём всё это, то в результате у нас будет сотня причин отделить этот новый средний класс от социализма. Его представители не имеют собственного интереса, который бы вынуждал их изо всех сил защищать капитализм. Но и их заинтересованность в социализме также незначительна. Они формируют промежуточный класс, без ясных классовых идеалов, и поэтому они привносят в политическую борьбу нестабильный и непредсказуемый элемент.
Во время крупных общественных потрясений, например, всеобщих стачек, они могут иногда вставать на сторону рабочих, тем самым, усиливая их. Особенно это вероятно в тех случаях, когда борьба идёт против реакции. В других обстоятельствах они могут встать на сторону капиталистов. Представители нижних слоёв этого класса будут бороться за "разумный" социализм, в том виде как его понимают ревизионисты. Но силой, которая уничтожит капитализм, никогда не может стать кто-либо кроме огромной массы пролетариата.
1. Так как место
интеллектуалов в социалистическом движении было недавно предметом
споров, я считаю необходимым уточнить, что здесь мы говорим о
совершенно другом вопросе. В партийной дискуссии речь шла о том,
какую роль может играть отдельный интеллектуал в социалистическом
движении. Здесь же мы рассматриваем вопрос о том, какова роль всего
класса интеллектуалов в классовой борьбе.
1909
http://www.marxists.org/archive/pannekoe/1909/new-middle-class.htm
Вальдемар Ингдал. Настоящая шведская модель
Европейская социальная модель постоянно обсуждается в Европе. И хотя некоторые эксперты продолжают ее восхвалять, связанные с ней проблемы очевидны: низкий уровень экономического роста, старение населения в сочетании с пенсионной системой типа «pay as you go», а также широко распространенная безработица. В Швеции мы уже решили этот вопрос — мы отказались от социальной модели, заменив ее свободной рыночной системой.
Это заявление для многих в Европе может оказаться большой неожиданностью, особенно после статьи бывшего шведского премьер-министра Йорана Перссона в специальном выпуске Newsweek, где он называет шведскую модель одновременно и справедливой и конкурентной. На самом же деле, со дня его избрания в 1996 году и вплоть до его поражения в сентябре прошлого года, Перссон, бывший лидер Социал-демократической рабочей партии, радикально изменил то, что за границей называют шведской моделью. То, что мы вкладываем в понятие «шведская модель», может оказаться лишь проекцией наших идеологических пристрастий и устарелых допущений. (Перссона сменил Фредрик Рейнфельдт, лидер правоцентристской умеренной партии.)
Изначально шведская модель предполагала «полную занятость и низкую инфляцию», достигнутую в 1950-х годах за счет конкурентоспособного производства, относительно низких налогов (в это время уровень налогообложения был ниже, чем в США) и нерегулируемых рынков. От этой модели отказались к 1970-м годам, как раз в то время, когда она начала приобретать международную известность и всеобщее признание. Взамен были введены самые высокие в мире ставки налогов, наряду с политикой интервенционизма, в частности, в области социальной политики и на рынке труда: эти понятия стали определять новое наполнение «шведской модели». Десятилетие закончилось провалившейся попыткой учреждения социализма «югославского типа» через усиление контрольной роли профсоюзов. Таким образом, расширение государственного вмешательства в экономику стало не причиной успешности «шведской модели», а ее следствием. Результатом этого расширения стал кризис начала 1990-х годов, когда Центральный банк Швеции тщетно пытался привязать переоцененную крону к механизму европейских валютных курсов, а затем защитить при помощи 500-процентных ставок.
К концу десятилетия Социал-демократическая партия окончательно разрушила ключевые элементы «шведской модели», однако этот процесс не освещался публично. Это не было сознательное и продуманное изменение политики под влиянием британских левых Тони Блэра. Скорее это была смена курса на практике — а не в теории или государственной риторике. Разрыв между словами и действиями становился значительным.
Сегодня, сравнивая Швецию с остальными странами ЕС, поражаешься ее относительно свободному рыночному подходу. Она занимает 21-е и 24-е места соответственно в последних рейтингах экономической свободы фонда Heritage Foundation и канадского Института Фрейзера.
В Швеции отношение к свободной торговле всегда было положительным, что вполне понятно, поскольку 60% ее ВВП происходит именно оттуда. В начале 1990-х годов в Швеции были отменены все сельскохозяйственные субсидии и страна имела один из самых дерегулированных секторов сельского хозяйства в мире. К сожалению после вступления в ЕС и, соответственно, присоединения к его Единой сельскохозяйственной политике (Common Agricultural Policy), Швеции пришлось ввести на этом рынке дополнительное регулирование.
В 1996 году Швеция дерегулировала свой рынок электроэнергетики, благодаря чему на нем появилась частная конкуренция и частные владельцы. Сегодня половина атомных электростанций в стране принадлежит немецкой корпорации. Сферы телекоммуникаций, почтовых услуг и общественного транспорта были в значительной мере дерегулированы; государственные монополии были упразднены, а телефонная компания была частично приватизирована.
Внедрение ваучерной системы открыло рынок образования, позволив родителям определять, в какую школу они хотят отправить своих детей вне зависимости от района проживания (таким образом была подстегнута конкуренция среди самих школ).
Здравоохранение в целом стало более открытым для частных инициатив, благодаря усилиям профсоюзов врачей и медицинских сестер. Одна из крупнейших больниц Стокгольма — госпиталь Святого Йорана — является частной компанией, котирующейся на фондовой бирже.
Швеция имеет сравнительно низкий корпоративный налог — 28%. Процесс открытия нового бизнеса можно назвать относительно простым; обычно он занимает от одной недели до пары месяцев. В Швеции немного преград для иностранных инвестиций. Сохраняются ограничения только в некоторых секторах, касающихся национальной безопасности. Большинство коммерческих банков в Швеции — частные. Банкам разрешено предлагать полный спектр услуг, и иностранные банки также имеют доступ к внутреннему рынку. Забастовки случаются крайне редко. Процесс закрытия фабрик и перевода инвестиций за рубеж очень легок. Не существует закона о минимальной заработной плате. В отличие от других европейских стран, рабочие часы розничных торговцев не регулируются. В 2005 году правительство отменило налоги на наследство и взносы. Шведское управление по вопросам конкуренции решительно реагирует на попытки местных политиков ограничить полную конкуренцию.
В Швеции высокий процент мигрантов на душу населения и наравне с Великобританией и Ирландией она оказалась одной из немногих стран ЕС, которая не ввела никаких ограничений в отношении рабочих из новых стран-членов ЕС.
Реформа пенсионной системы позволила перейти от проблемной системы «pay as you go» к программам, финансируемым в зависимости от состояния экономики. При благоприятной конъюнктуре все шведы выбирают сами, в какие фонды вкладывать свои пенсии. Если экономика не растет, пенсии будут низкими, в то же время существуют механизмы, которые не позволяют системе обанкротиться.
Эти изменения, которые бы показались радикальными для англо-саксонской рыночной модели, оправдали себя в Швеции, и позволили добиться 4% роста ВВП в 2006 году. Также удалось снизить инфляцию до уровня в 1,4% в 2006 году.
Разумеется, стать образцом экономической либерализации в сегодняшней Европе довольно просто. Но очевидно, что то, что европейцы приписывают шведской модели, в самой Швеции уже не существует на практике. Пережитки старой модели — высокий подоходный налог (в среднем 60,3%), высокий налог на добавленную стоимость (25%), регулируемый рынка труда, а также недостаточное реформирование системы социального перераспределения являются проблемами шведской экономики, а отнюдь не свидетельством ее головокружительных успехов.
Если бы кто-нибудь в 1980-х предсказал, что Швеция будет придерживаться социал-демократической модели, установленной Францией или Германией, я как либерал одобрил бы это. Сегодня я могу сказать, что Европа должна придерживаться настоящей шведской модели.
9 апреля 2008 Впервые: Freeman. Vol. 57. № 2 (March 2007). /www.inliberty.ru
14.03.2011
Олаф Пальме - идеолог шведской социал-демократии
25 лет назад, 28 февраля 1986 года, в 23:20 на улице Sveavägen (что в переводе на русский означает «шведский путь») был застрелен премьер-министр Швеции Олаф Пальме. Без сопровождения охраны премьер-министр вместе с супругой пешком возвращался из кинотеатра, когда убийца, личность и мотивация которого до сих пор неизвестны, выстрелом в спину смертельно ранил Олафа Пальме – одного из самых харизматических лидеров социал-демократов послевоенной Европы.
Будущий лидер Социал-демократической рабочей партии Швеции родился в 1927 году в богатой семье с консервативными нравами. Олаф был болезненным ребенком и начальное образование получал дома, занимаясь с частными репетиторами. В 1948 году Олаф Пальме по стипендиальной программе учился в Кеньон колледже, штат Огайо, США. Как он сам признавался, время, проведенное в Америке, оказало серьезное влияние на формирование его взглядов. Режим сегрегации по расовой принадлежности, маккартистские преследования инакомыслящих, высокая степень социального расслоения – это вызывало неприятие шведского юноши и укрепляло его убеждение в необходимости создания более справедливого общества. По возвращению из США в 1949 году Пальме вступил в СДРПШ.
Благодаря таланту и работоспобности, Олаф Палме делал карьеру очень быстро. В 1951 году он окончил факультет права Стокгольмского университета. В следующем году стал председателем Шведского национального союза студентов. В 1953 году Олафу Пальме позвонил премьер-министр Швеции Таге Эрландер и сказал, что впечатлен его умением дискутировать, а потому приглашает работать личным секретарем. 26-летний молодой человек был смущен вниманием к своей персоне, но предложение принял. Пальме был для Эрландера одновременно советником, переводчиком и спичрайтером. В 1957 году Олаф Палме впервые был избран депутатом парламента. С 1963 он уже стал членом правительства. Вначале он был министром без портфеля, затем в 1965 году был назначен министром транспорта и связи, а в 1967 – министром образования и культуры.
В 1969 году после 23 лет пребывания на посту премьер-министра добровольно подал в отставку Таге Эрландер. Был созван Конгресс СДРПШ, на котором анонимным голосованием председателем партии был избран Олаф Пальме. Сформировав новый кабинет министров, Пальме пошел на проведение конституционной реформы. Парламент Швеции – Риксдаг – был двухпалатным: Первая палата формировалась 155 депутатами, выбранными на 8 лет региональными и городскими советами, во Второй же палате было 233 мест и формировалась она прямым всеобщим тайным голосованием. В результате реформы, призванной сделать политическое устройство страны более демократичным, Первая палата, к депутатам которой предъявлялся имущественный ценз, была упразднена. Количество мест в теперь уже однопалатном Риксдаге было увеличено до 350, а срок созыва сокращен с четырех лет до трех. Досрочные выборы в реформированный парламент назначили на сентябрь 1970 года и победителем в очередной раз стала СДРПШ.
Ситуация в мировой экономике в начале 70-х годов была сложной: крах Бреттон-Вудской мировой финансовой системы в 1971 году и нефтяной кризис 1973 года прервали продолжавшийся 25 лет рост уровня жизни граждан западных стран. Тем не менее, правительство Пальме осуществляло политику по укреплению государства благосостояния: проводилась налоговая реформа, вводящая еще более прогрессивную шкалу налогообложения, расширялись возможности работников участвовать в управлении компанией, открывались курсы переквалификации, поддерживалось создание новых рабочих мест, особое внимание обращалось на создание условий для женского рынка труда. Правительство, чтобы устранить неравенство в развитии регионов страны, выделяет щедрые дотации наиболее бедным муниципалитетам, заключил на выгодных для фермеров условиях соглашения о ценах на их продукцию. Пальме хотя и продолжал традиционную шведскую политику нейтралитета, договорился с Европейским Экономическим Сообществом о создании общего рынка.
По убеждению Олафа Пальме, социализм не противостоит свободе. Наоборот, социализм укрепляет демократию, так как решение основных социальных проблем не перекладывается на рынок, а остается в ведении демократически выбранных институтов. Социализм создает для человека условия, в которых он может реализовывать свою свободу. «Демократический социализм вырастает из внимания к социальному положению индивида. Индивид обеспечит себе свободу, если он будет способен найти путь к общежитию с другими, к кооперации и солидарности. Индивид должен быть с другими, чтобы контролировать собственное положение и свое воздействие на то, что его окружает», – уверял делегатов конгресса СДРПШ Олаф Пальме 1 октября 1972 года.
Олаф Пальме стоял у истоков современного скандинавского подхода к проблемам семьи и гендерного равенства. Пальме настаивал, что защита прав женщин – это необходимое условие освобождения человека. Мужчины больше работают, чаще болеют и испытывают стресс, раньше умирают. Женщины же вынуждены или отказываться от карьеры, или сталкиваться с двойной нагрузкой: одновременно работать и ухаживать за детьми. До 1970-х годов в Швеции женатые мужчины имели налоговые льготы, тем самым предполагалось, что содержит семью мужчина, а женщина – это хранительница домашнего очага. Разрешение этой дилеммы Пальме видел в том, что мужчина должен наравне с женщиной принимать участие в домашних делах и уходе за ребенком. И сегодня в Скандинавских странах законодательно закреплено, что часть предоставляемого по рождению ребенка декретного отпуска обязан взять мужчина.
Социализм для Олафа Пальме означал, конечно, не только солидарность между жителями одной страны, но и солидарность с народами других стран. Пальме выступал за то, чтобы Швеция стала одним из лидеров Движения неприсоединения и играла роль посредника в мировых конфликтах. Когда в декабре 1972 года США подвергли массированной бомбардировке Ханой, Пальме сравнил действия Штатов со зверствами нацистов, что привело к дипломатическому скандалу и отказу принимать назначение шведского посла. Резкой критике Пальме подвергал и советский коммунизм: большевики, объявив себя авангардом пролетариата и подвергнув репрессиям тех, кто отклонялся от генеральной линии, противопоставили себя интересам большей части рабочего класса.
В 1976 году СДРПШ проиграла на выборах в парламент и впервые с 1976 года в Швеции было сформировано правое правительство. Шесть лет Олаф Пальме находился в оппозиции, прежде чем с 1982 года снова занял пост председателя правительства Но это не помешало ему продолжать столь же активно заниматься международными проблемами. С 1980 по 1982 годы в Вене проходили заседания Международной комиссии по разоружению и вопросам безопасности. В Комиссию входили 16 представителей из разных стран мира (к примеру, членом от СССР был Георгий Арбатов, директор Института США и Канады), а председателем был избран Олаф Пальме. Результатом работы Комиссии стал созыв Генеральной Ассамблеи ООН по вопросам разоружения. «Наше видение международного порядка заключается в том, что нет необходимости в ядерном оружии: мир и безопасность могут быть обеспечены и без создания неконвенционального оружия, а наши общие ресурсы могут быть направлены на достижение свободы и лучшей жизни для всех людей. Я уверен, что таковы убеждения большинства людей на нашей планете, и я по-настоящему верю в способность людей добиться их реализации», – писал Олаф Пальме во введении доклада, подготовленного Комиссией.
Со смертью Олафа Пальме закончилась целая эпоха европейской социал-демократии – эпоха, когда социал-демократия формировала повестку дня, создавала новые стандарты жизни, определяла модель социального устройства. Но государству всеобщего благосостояния впоследствии пришлось столкнуться с новыми вызовами – с необходимостью находить баланс между уравнительной социальной политикой и борьбой с безработицей, между прогрессивным налогообложением и привлекательным инвестиционным климатом, между политикой мультикультурализма и защитой национальной идентичности, между поддержкой народов развивающихся стран и борьбой с терроризмом. Мы видим, что последние 25 лет социал-демократам в Европе постоянно приходится идти на компромиссы с идеологией. В этом отношении Олафу Пальме повезло: он сформировался как политик в 50-70-е годы, когда на Западе были живы иллюзии о переустройстве мира на более справедливых основаниях, а потому он мог оставаться идеалистом и вести политику, не знающую компромиссов с идеологией. Андреас Мариносян
2007-01-29 Фрэнсис Фукуяма
Сеймур Мартин Липсет (1922–2006)
Марти Липсет ушел из жизни накануне Нового года после продолжительного периода нетрудоспособности, последовавшей за сердечным приступом в 2001 году. Его друзья и бывшие коллеги сейчас заняты организацией мемориальной церемонии в его честь в Вашингтоне, а я тем временем подумал, что следует сказать несколько слов о том, что значили для меня его жизнь и работа.
Я знал Марти только в поздний период его жизни. Он сыграл важную роль в получении мной первой академической позиции в университете Джорджа Мэйсона в 1996 году, где сам он обосновался после продолжительной карьеры в Гарварде, Беркли, Стэнфорде и других местах. Я провел пять потрясающих лет, будучи его коллегой в Джордж Мэйсоне, где мы первоначально заняли соседние отделения в двухсекционном трейлере, который стал первым пристанищем Института социальной политики. Марти и я каждый год вместе преподавали курс под названием Public Policy 800 — «социальная политика и культура» — курс, который был одним из самых поучительных опытов, когда-либо бывших у меня. Курс PUBP 800 был курсом о сравнительной политологии [так у нас принято переводить дисциплину, именующуюся в США «comparative politics» — А.П.], основанным, главным образом, на его книге «Доктрина американской исключительности», вышедшей в 1991 году — курсом, который ранее разработал Марти. С тех пор я читал версию этого курса фактически каждый год и начну читать его новую версию этой весной в SAIS [Школе перспективных международных исследований — А.П.] в качестве основного курса по сравнительному изучению национальных систем.
Марти начинал каждое занятие своего курса PUBP 800 со слов, что «человек, который знает только одну страну, не знает никаких стран», потому что только посредством исследования других обществ, можно понять типичные и уникальные черты своей собственной страны. Особенно справедливо это утверждение по отношению к американцам, поскольку Соединенные Штаты развивались особенным путем по сравнению практически со всеми другими развитыми демократиями. Американское государство всеобщего благосостояния возникло позднее, чем в других европейских демократиях, всегда уступало им по охвату и также всегда являлось первым кандидатом на сокращение консерваторами, что и произошло в эпоху Рейгана-Тэтчер. У Соединенных Штатов была особенная политическая культура, которая совмещала анти-государственный подход с убеждением в то, что люди несут индивидуальную ответственность за итоги своей жизни. Анти-государственный подход объяснялся рождением США в революции против британской монархической власти. Индивидуализм — тем, что США, в качестве страны "новопоселенцев", не унаследовали статусных различий и иерархий более старых обществ в Европе или Азии. Для последующих волн иммигрантов, которые переехали в США, статус и богатство были скорее «заработаны», нежели переданы по наследству, что и составило социальное обоснование для идеологической веры в либеральный индивидуализм Локка.
Последнее направление мысли возвращает Марти к его раннему интересу к социализму. Как и многие его современники, которые стали известны как неоконсерваторы, он начинал на самом левом краю американской политики и позже переместился вправо. Одним из самых ранних предметов его интереса был вопрос, почему в отличие практически от всех европейских демократий в Соединенных Штатах не было социализма. Среди других важных причин, доказывал он, было то обстоятельство, что американское общество не имело классовой структуры, унаследованной от европейских стран, и посредством личных достижений социальная мобильность осуществлялась значительно легче/проще. В Соединенных Штатах люди производят отличие между заслуженной и незаслуженной беднотой — отличие, которое сбивает с толку большинство европейцев, вышедших из гораздо более жестких общественных условий. В таких обществах индивиды имеют гораздо меньше ресурсов, чтобы изменить свой статус, и потому необходимо, чтобы государство уравняло социальные доходы. Американское общество исторически напоминало Европу, отмечал Марти, только в отношении афро-американцев, приписывая им социальный статус по рождению. Это объясняло, почему черные американцы подобно европейскому белому рабочему классу, предпочитают голосовать за перераспределительные социалистические стратегии, проводимые сильным государством.
Марти Липсет был мастером того, что политические ученые называют сравнительным методом "малых-n", великолепными образцами которого могут считаться такие книги, как «Континентальный раздел» или «Доктрина американской исключительности». С тех пор как стало невозможным проводить контролируемые эксперименты с обществами в целом, единственный способ установить причинную связь — это сравнить общества, которые достаточно похожи между собой так, чтобы можно было принимать во внимание большой диапазон константных показателей. Это позволяет социальному ученому изолировать те показатели, которые в итоге с наибольшей степенью вероятности объясняют различия. Таким образом, имеет смысл сравнивать Канаду и Соединенные Штаты (как Липсет сделал это в «Континентальном разделе»), поскольку оба этих государства — развитые страны с умеренным климатом, со схожими культурой и этническими истоками. Значительные различия, которые существуют между канадскими и американскими установками по отношению ко власти, государству, риску и по отношению ко многим другим вопросам, следовательно, могут быть приписаны специфически разнящемуся историческому опыту двух обществ. Этот метод в большой степени полагается на «case studies» [социологический или психологический портрет личности, группы или общества — А.П.] и никогда не удаляется далеко от глубокого знания контекста, которое является сферой деятельности историков и антропологов.
Под пагубным влиянием политической науки, основанной на теории рационального выбора, этот метод в основном в последнее время главенствовал — или посредством статистических исследований «больших-n», или посредством микро-исследований, которые пытаются проводить контролируемые поведенческие эксперименты. И тот, и другой подходы имеют свою область применения, но сами они сильно ограничены в плане тех новых данных, которые они могут нам сообщить. Когда исследования методом «больших-n» прилагаются к целым обществам в процессе полевых испытаний, то регрессии стремятся редуцировать такие факторы, как «протестантизм» или «президентство», к простым фиктивным переменным и, таким образом, упускают из виду сложные контекстуальные факторы, которые обычно необходимы для того, чтобы объяснить конкретный результат. Как Марти объяснял на занятиях, социальное поведение очень многомерно; физика элементарных частиц в отличие от него — это значительно более простая область, потому что независимые и зависимые переменные могут быть определены в физике с большей точностью. Эксперименты микро-уровня, доходящие до другой крайности, могли точно показать определенные причинные связи (и, следовательно, они были очень часто полезны в анализе социальной политики), но не могли ответить на более общие вопросы, например, почему американцы более религиозны, нежели европейцы, или в чем источники специфически американской экономики, не контролируемой государством, которые являются предметом неизменного интереса.
Марти Липсет очень серьезно воспринимал понятие политической культуры — еще один термин, который утратил симпатию некоторых социальных наук, в которых доминируют экономисты. Марти говорил, что, с точки зрения формальных институтов, большинство стран Латинской Америки создали политические системы, очень похожие на систему Соединенных Штатов (и в некоторых случаях умышленно построенные по модели, предлагаемой Конституцией США). Но невозможно объяснить различия, состоящие в особенностях демократий в Северной и Южной Америках, если не обращаться к политическим культурам других регионов. Но Марти не был таким культурологом, каким был Сэм Хантингтон; и хотя Липсет принимал религию серьезно, она не стала для него фундаментальной объяснительной переменной, какой была для Сэма. Понимание политической культуры Марти было более гибким и широким.
Этот вопрос обсуждался на одном из наиболее любимых мной занятий PUBP 800, — на занятии о «президентстве», который вел Марти. Он всегда говорил, что двумя величайшими американскими президентами XX столетия были Франклин Рузвельт и Рональд Рейган, несмотря на то, что они находились в противоположных идеологических лагерях. Они были великими президентами, поскольку они поняли, что истинная сила и назначение американского президентства заключаются не в выдвижении правильных или технически изощренных стратегий, но скорее в формулировании и трансляции широких политических идей, которые не только отражают, но и способствовуют оформлению убеждений американского народа. И тот, и другой президенты оставили воплощение этих идей подчиненным; по преимуществу они были провидцами и связующими звеньями, благодаря которым было возможным достигнуть согласия в различных серьезных и важных вопросах. Никто не мог понять истинную функцию института президента, просто читая Конституцию или перечисляя формальные полномочия этой должности до того момента, когда способ его практического осуществления стал в большей степени вопросом политической культуры.
Я могу лишь поверхностно осветить то, чему я научился у Марти за то короткое время, пока работал с ним, и попытаюсь добавить к тому, что я уже написал здесь, следующие слова. Существует много других аспектов его деятельности и творчества, относящихся к более ранним периодам, которые должны будут обсудить другие. Тем не менее, ясно, что мы потеряли одного из величайших интеллектуалов нашего времени, и трудно сказать, кто сможет занять его место.
Опубликовано в редакторском блоге журнала "The American Interest" 9 января 2007 года.
Перевод Александра Павлова.
МНЕНИЕ РЕДАКЦИИ НЕ СОВПАДАЕТ С МНЕНИЕМ АВТОРОВ